досталось?
Алёшка молча помотал головой.
– Это хорошо. Вовремя я подоспела. Что же ты тут делаешь ночью, один? – вновь спросила она, и голос её показался Алёшке знакомым, но теперь он уже был научен горьким опытом.
– У меня свои дела, – ответил он, и добавил уже мягче, – Спасибо тебе, что спасла меня от этой…
Он кивнул в сторону омута.
– А кто она? – спросил он у незнакомки.
– Эта-то? Да утопленница. Захотелось ей свеженького, вот и решила тебя на дно утянуть, да не успела.
Алёшка внутренне поёжился, и, прищурившись, вновь посмотрел на девицу, что-то было в её чертах и в голосе близкое, знакомое. Кто же она? И что от неё ждать?
Глава 11
– Так что же ты, малец, тут делаешь? Чай, не по ягоды пришёл сюда в это времечко? – усмехнулась девица.
Алёшка уставился на незнакомку, она была похожа на первую, то же длинное платье, чёрное, как сама ночь, распущенные волосы, точёная фигурка, миловидное личико. Только глаза не отливали уже сиреневым светом. А её голос казался Алёшке весьма знакомым.
– Ты Никаноровна! – вдруг воскликнул он, озарённый внезапной мыслью.
– Это ещё кто?
– Кто-кто, ведьма наша деревенская, – заявил уверенно Алёшка, – Мне дед вот только про неё рассказывал. И это ты! Ты месяц доила сегодня!
Мгновение девица оторопело глядела на мальчика, а затем, запрокинув голову, расхохоталась:
– А ты смышлён, малец. Да только не угадал ты. Не Никаноровна я.
– А кто же? – смутился Алёшка.
– Так я тебе все карты и раскрыла, ведь тебя не далече, как с полчаса назад Поспешай уму-разуму учил, что нельзя первому встречному-поперечному душу распахивать, а ты… Эх, одно слово – дитё.
– Я уже в четвёртый класс перехожу, между прочим! – возмутился Алёшка.
– А ума, как на первый, – отрезала девица.
– Ну, знаешь, – Алёшка сжал кулаки, – Была бы ты пацаном, я б тебе сейчас как врезал! Противная!
– Ладно, ладно, не серчай, – смягчилась девица, – Лесавка я.
– Кто-о?
– Лесавка, дедова внучка. Ну, Лешего.
– А Никаноровна где? – невпопад спросил Алёшка.
– А я почём знаю? – развела руки в стороны девица, – Мне её не нать. А вот ты хоть бы спасибо сказал, что я тебя от утопленницы спасла, сейчас бы уже на дне лежал, а не со мной зубоскалил, а он… огрызается ещё.
Девица обиженно надула губки и, сложив на груди руки, отвернулась.
– Ну, не обижайся, – виновато протянул Алёшка, – Да я ведь поблагодарил тебя, ты не расслышала, небось. Спасибо тебе за то, что спасла меня! Что я, не понимаю что ли? Я просто запутался уже во всём этом. Сколько тут вас, оказывается, я и не знал. И как разобраться, кому верить, а кому нет?
Алёшка потёр затылок. Девица покосилась на него через плечо, затем, улыбнувшись, обернулась:
– Ладно, чего там. Пожалуйста! Сама не люблю этих топливцев, наглые они, всё норовят за свои владения выбраться, пока Леший не видит, да свои порядки навести. Им вообще не положено здесь появляться, только в особое время разрешено выходить – на щербатой луне. А она, гляди-ко, мало того, что на Кут пробралась, так ещё и тебя уволочь вздумала. Хорошо, что я рядом оказалась! Ты меня не бойся, я тебе зла не желаю. Что за дело у тебя? Хочешь, помогу тебе?
– Да мне бы подарок надо передать для Купалки, – помявшись, ответил Алёшка, – Трясинник мне передал вот ларец, сказал, позовёшь – она и выплывет. Вот и всё. Гнилушку мне дал, сказал, она меня охранять будет от этих самых, утопленников, только я её, кажется, потерял.
Мальчик огорчённо вздохнул.
– Вон оно что, – кивнула девица, – А ты знаешь, что в этом ларце?
– Нет, я не спрашивал как-то, – пожал плечами Алёшка.
– Душа там.
– Душа?! – Алёшка недоверчиво вытаращил глаза на Лесавку, – Как может там быть душа?
– А вот так. Купалка-то ведь ребёночка ждёт, со дня на день народить должна. А у всякой нечисти, как и у вас, людей, тоже своя душа должна быть. Точнее сказать, каждому из нечисти этого хочется. Так Трясинник об этом и озаботился, как любящий дед.
– Да ну, ерунда какая, – пробубнил Алёшка, – Душу Бог даёт. Наверное. Как её можно подарить?
– Это вам Бог даёт, а нам приходится самим добывать, – сказала Лесавка, – Не у всех, конечно, получается. Но те, кому повезло, становятся очень сильными, могут и место своё покидать, и к людям выходить, и внешне на человека похожими становятся. Бабка моя рассказывала, что были и такие, кто вовсе к людям жить уходили, женились там или замуж выходили, и никто не знал, кто они на самом деле. А они могут и знахарями хорошими стать, и ведуньями, они ведь с природой на одной волне. Трясинник про то ведает, вот и постарался для внучка своего.
– Где же можно взять душу? – удивился Алёшка.
– Да много где, – Лесавка вздохнула и присела на поваленное дерево, – Бывает, дитё в лесу заплутает и погибнет, а душа летает тут после, мечется, ищет выхода, или вот мать проклянёт ребёнка, скажет: «Да чтоб тебя Леший унёс», дед мой тут как тут, коль позвали его – подхватит малого и в чащобу утащит, оборотит его блудничком – огоньком лесным, а душа поначалу рядышком летает, а после, коли успеет, так на тот свет отправится, а коли нет – так на неё тут охотников много. Тот же Поспешай со своим мешком. Да и без него есть… разные. Бывает и сам человек душу свою продаёт за блага земные. Опять же можно с Погостником договориться, тому на его вотчине неспокойные мертвяки не нужны, те, кто при жизни были, скажем, колдунами или просто слишком погаными людьми, что земля их не принимает, самоубивцы опять же, он только рад от них избавиться, чтобы они на кладбище покой не нарушали. В общем, как ты понимаешь, путей много, и желающих заполучить ценность тоже.
Алёшка молча вытащил из-за пазухи ларчик.
– Тяжёленький. Неужели душа столько весит? – задумчиво произнёс он вслух.
– А как же, – кивнула, глядя на шкатулку, Лесавка, – Это, пожалуй, самое ценное, что вообще есть на земле. Душа.
– А учёные говорят, что она три грамма весит, я читал вот недавно, – снова сказал Алёшка, – Они эксперимент ставили, человека на специальных весах взвешивали до и после смерти, и оказалось, что в момент, когда он уходит, то теряется три грамма веса, видимо, это и есть душа.
Лесавка покачала головой:
– Душа она тяжёленькая, но весами её не измерить. Напрасно люди пытаются постичь то, что им никогда дано не будет. То, как Бог душу творит, из чего лепит её – великая тайна. Нам её не узнать.
– Интересно, чья это душа?
– Не знаю, – пожала плечом Лесавка, – Но подарок Трясинник дочке сделал бесценный.
Они помолчали.
– Ну что, – поднялась с дерева Лесавка, – Пойдём, Купалку звать, да ларчик отдавать! Домой тебе пора.
– Пора, – согласился Алёшка.
– Я сама её позову, ты не беспокойся, меня она скорее услышит, – сказала Лесавка, взяв Алёшку за руку.
Её ладонь оказалась неожиданно пушистой, бархатистой, как лист мать-и-мачехи, и слегка влажной. Они зашагали по песку к воде.
– Лесавка, – спросил вдруг Алёшка, остановившись.
– Да?
– А у тебя есть душа?
Девушка улыбнулась.
– Нет.
– И, что с тобой будет после… после того, как тебя не станет?
– Ну, это будет не скоро, – ответила та, – Мы живём по несколько веков.
– И всё-таки? Что потом? – не унимался Алёшка.
– Потом каждый из нас становится тем, из чего был сотворён, – ответила Лесавка, – Болотные духи становятся тиной зелёной, мы, Лесавки – листвой сухой да травами высокими, Водяницы – те волнами да пеной разбиваются о берег, лесные духи – пнями да корягами, кустами оборачиваются.
– Но тогда выходит, что в лесу всё живое?!
– Всё живое, – кивнула Лесавка, – И не только в лесу.
Алёшка замолчал, крепко задумавшись. Они подошли к самой кромке воды, и Лесавка мелодично запела. Её пение похоже было одновременно и на шелест листьев, и на щебет
